биографическая проза

Автор увлекся погружением в XIX век и добыл из толщи времен немало словесных жемчужин. Одно словечко «маиор» дорогого стоит! Повествование-погружение вышло неспешным, во вкусе старины. Читатель может почувствовать себя на большом великосветском приеме, где собралось многочисленное семейство Пушкиных, их друзья и недруги. Кто-то флиртует, кто-то сплетничает напропалую на смеси французского с нижегородским («Ах, шери, он ее тютоировал! Какой бриган!»), кто-то ждет приглашенную знаменитость — Карамзина. Здесь важно быть «одним из тех, с которыми говорят, которых приглашают». И разговор идет для «своих». Попробуйте-ка уловить все эти прозвища, широко известные в очень узком кругу: «подъячий» — это Сперанский, а «адмирал» — славянофил Шишков. Это вроде пароля в тайное общество; не зная таких вещей, вы останетесь здесь чужаком. Я ощущала себя не «одной из тех, с которыми говорят», а какой-то попаданкой, которая заявилась в высшее общество в мини-юбке, — ни прононса, ни политеса.

Чтение сложное, Тынянов не щадит читателей. Здесь есть что посмаковать (знание французского и истории — обязательное условие), а вот «проглотить» книгу с налету не выйдет. Первая часть романа шла тяжеловато, хотя дотошность и скрупулезность автора определенно внушают уважение. Затем французского диалекта стало заметно меньше, а Пушкина больше, и лицейские годы прочитались влет. Третья часть («Юность») вновь оказалась сложной в силу своей перенаселенности. Вот возник в какой-то из главок архимандрит Фотий. Удостоился эпиграммы и вновь исчез из текста, оставив меня в недоумении: зачем понадобился он автору?

А вот чего мне не хватило, так это пушкинских стихов. Главный герой постоянно грызет перья, что-то пишет, а что? Неужели только две-три эпиграммы? Осталось ощущение пустоты там, где должны были быть пушкинские строки.