Андрей Платонов
Комментарий к книге Одухотворённые люди
Рецензия на книгу Эфирный тракт
laonov
Если бы Достоевский прочитал конец этой повести, то ему, а точнее, Свидригайлову, ад представлялся бы не тёмной баней с пауками, а... страшно и сложно придумать этому приличный эвфемизм.
Попробую намекнуть : у де Сада в 120 дней... нет, слишком в лоб. Оскару Уайльду снилось в тюрьме... нет, опять не то.
Ладно, чёрт с ним, скажу напрямик : в тусклую и душную камеру заключения главного героя, вошёл здоровенный, словно паук, мохнатый и отсталый в развитии палач-гомосексуалист, заявивший с жуткой улыбкой, что "справится" и без топора.
Честное слово, в этот момент герой повести рад был выбрать судьбу "Цинцинната" , из "Приглашения на казнь" Набокова : сделанные своими руками декорации мира, рушились на глазах, но в их темно и сладко приближающемся горизонте событий, мерцали не светлые лики подобных ему, казнимому, на руинах декораций мира и жизни, свершалось иное...
Почему Платонов выбрал этот странный финал, эту жуткую казнь? Ещё у де Сада, да и в легенде о Содоме, когда его жители хотели надругаться над ангелом, чувствуется не столько поругание самих основ природы, сколько экзистенциализм бесплодной, тупиковой, абсурдной страсти и жизни, одинокой до суицида и бреда судьбы.
Не хочется тут говорить о привычной связи для послереволюционного времени в сравнении Петровских тяжёлых времён ( а повесть относится к этому времени), и времён социалистических.
Является ли социализм, царизм, или же иной чрезмерный "изм", насилующий вечно-юную душу, судьбу и живую природу, подобным символом экзистенциального порока и казни ?
Итак, герой этой повести - написанной почти славянской вязью, напоминающей какую-то стилистически-грустную степную позёмку, которой удивятся многие, знакомые с "привычным" стилем Платонова, - англичанин Бертран, отправляющийся в российскую глушь, для постройки шлюзов, ради которых он угробит свою судьбу, сотни чужих судеб и слишком многое в природе. И ради чего ?
Единственная связь его с цивилизацией и "жизнью" - нежные письма к жене Мери, оставшейся в Англии, что в некоторой мере наводит на размышления об автобиографичности этой повести, т.к. и жену Платонова звали Марией, а он в то время работал мелиоратором в тамбовской глухомани.
А ведь герой хотел всего лишь повенчать любовь и быт, бытие, став для любимой, её сердца и жизни, Америго Веспуччи; сердца, для которого он - дороже жизни, а значит, он должен стать интереснее этой жизни.
"Ежели б в тылу имелась достоверная любовь - восклицает герой, - тогда бы каждый пешком пошёл хоть на луну !"
К сожалению, Мери не осталась ему верна... к сожалению, душа и муза, находящиеся в своей голубой и туманной дали, тоже нам изменяют, и не так уж важно - страшно даже подумать ! - с кем.
Право слово, иногда кажется, что у тела и души ведётся переписка, похожая на грустную переписку героев повести.
Душа-иностранка... Но и тело порой ощущает себя этим "иностранцем", которого судьба занесла ̶и̶с̶к̶а̶т̶ь̶ ̶п̶р̶и̶к̶л̶ю̶ч̶е̶н̶и̶й̶ ̶н̶а̶ ̶з̶а̶д̶н̶и̶ц̶у̶ ̶ в забытые богом и чёртом дремучие окраины мира. Что делает человек на этой земле ? Быть может, такой же абсурдный труд, как и герой повести, вочеловечивая природу, и расчеловечивая человека ?
Где этот живой баланс между построением рая на земле и счастья, свободы в творческой душе ? Чертежи для рая и вечности, у нас всегда в кармане, но где, с кем, и из какого материала их сделать ?
И в самой душе не все то шлюзы сделаны, не все окна прорублены в Старый и Новый свет :
Ах, может статься, что любимая Мери - призрак любимой - будет ещё долго получать письма от "призрака" своего возлюбленного, которого так непоправимо и страшно уже давно нет на земле.
В этом коротком меньше чем на 40 страниц глубоко философском рассказе об обороне Севастополя, Платонов сумел вложить столько мыслей и человеческих судеб, для изложения которых иным авторам потребовалось бы писать многотомный роман.