Социальная фантастика

Этим романом завершается повествование о Первом Герое Дюны — Поле Муад'Дибе Атридесе — и начинается повествование о Втором — Богоподобном Лето. Без сожаления расстаётся Герберт со своим первым героем; последовательно проведя его через ипостаси Героя, Мессии, Пророка, он обрывает его жизнь как-то вскользь, мимоходом, о чем никто и не вспоминает. Никто не жалеет и Алию (пожалуй, кроме Ганимы) — а ведь Алия первая Предрожденная, которую против ее воли сделала таковой слепая материнская любовь Джессики к Полу. Герберт заставляет своих «первенцев» — Пола и Алию — наломать кучу дров, набить массу шишек; но мир Дюны безжалостен, как обычаи фрименов, — и первопроходцы уходят в небытие, заслоняемые грандиозной фигурой идущего следом Лето. Как тут не вспомнить шутовскую судьбу графа Фенринга — неудавшегося предшественника Квизац Хадераха! Мир слишком сложен, чтобы один человек мог удержать его на кончике своего ума — если только этот один не порвет окончательно и с умствованиями, и с собственно человеческой природой. Такова суть следующего эксперимента Герберта — с нечеловеком Лето. Но это уже содержание нового романа — «Бог-император Дюны».

После довольно скромного по объёму «Мессии» (складывается впечатление, что Герберт уступил-таки сетованиям издателей, что первая «Дюна» вышла «несуразно большая» — такие романы в НФ, мол, не пишутся и не читаются — это тогда, в наивных шестидесятых!) автор сполна отыгрался в «Детях Дюны», написав не только толстую, но и весьма причудливую книгу. Психотехники, которые стали коньком первой «Дюны», здесь получили метафизическое измерение, благодаря привязке их к восточным (но не арабским уже, а китайским и индийским!) дао, инь/ян, праджне; сверхчеловеческие способности предвидения и генетической/родовой памяти дополнились физическим метаморфозом — сверхсилой, даруемой симбиозом с песчаной форелью. Лето, много размышлявший о природе времени и предзнания, пришел к вполне классическим формулировкам философии жизни первой половины XX века — изначальна жизнь, а не рассуждения о ней, будущее неизвестно, ибо оно целиком творится сейчас, постичь природу вещей интеллектом нельзя, но можно с помощью сверхинтеллектуальной интуиции. Эти формулы прекрасно ложатся и на философию хиппи, делая роман своеобразным духовным завещанием начала семидесятых.

Пара слов о русских переводах. Бытует мнение, что старые переводы начала девяностых никуда не годятся, а бесконечно тиражируемый издательством АСТ вариант Вязникова/Анваера уже каноничен. Увы, спорность этого утверждения становится очевидной каждому, кто возьмет на себя труд прочесть следующие два абзаца:

Я — общность, управляемая тем, кто господствует над ней, обладая подавляющей силой. Именно этот человек основал династию, которая, не прерываясь, существует уже три тысячи наших лет. Его имя Харум и до тех пор, пока его линия зиждилась на врожденной слабости и суевериях его наследников, подданные жили в условиях ритмической ограниченности. Они неосознанно двигались под влиянием внешних условий. Они воспитали людей, которые мало жили и легко поддавались призывам богов-царей. Если взять эту династию в целом, то можно сказать, что они были сильными людьми. Выживание людей как вида стало привычным.

А я сообщество, в котором доминирует один, древний и исключительно могучий. Он основал династию, продержавшуюся три тысячи лет. Звали его Харум, и, пока его род не закатился на слабом и суеверном от природы потомке, жизнь его подданных текла в возвышенном ритме. Они бессознательно двигались вместе со сменами времен года. Личности, которых они воспитывали, склонны были к кратколетию и суевериям, ими легко было править богу-царю. Если брать в целом, это был могучий народ. Выживаемость как рода стала для них развившейся особенностью их жизни.

Право же, второй вариант куда более удобочитаем, понятен и осмыслен. А ведь это старый перевод Биргера! Так что идеальный русский текст всей эпопеи Герберта еще предстоит создать нашим переводчикам.