Милорад Павич

Мы летали на облаках и курили сигареты Camel, предварительно оторвав фильтр. В нашей походной сумке лежал бинокль, пара гаечных ключей и четыре бутылки кумыса.
Когда летаешь на облаках, самое главное не засматриваться на изумленные толпы людей, которые, открыв рты, наблюдают за тобой. Мы же смеялись, глядя на зевак, и пускали в них бумажные самолеты, сделанные из вырванных страниц книги серба Павича. Самолеты пролетали над толпой, кружили над головами, дети своими крошечными ручками пытались поймать их, но детские ладошки хватали один воздух. Самолетики, сделав прощальный круг, врезались в зенит и падали за долину, куда ходят умирать хирурги.
Нам нравилось наблюдать за людьми, сверху они кажутся не такими опасными. Они, люди, не понимали как можно в нашем, XXI веке, летать на облаках. Одни кричали о средневековых предрассудках, мол в наше время такой чепухой не занимаются. Другие, взяв в руки длинные палки, пытались прогнать нас с нашего облака, мы, видите ли, электрическими импульсами от своих нейронов портим мобильную сеть и телефоны не могут войти в интернет. Я вырвал последнюю страницу из книги и сделал маленького журавля, на котором написал "Летайте на облаках, а не на 4G скоростях", и запустил в печальную девушку, которая подняла телефон ближе к солнцу, в надежде отправить фотографию кармы в инстаграм.
Наше облако присоединилось к другому маленькому и очень одинокому облачку и под нами образовалась довольно милая тучка. Тучка закипала от разрядов грома и гудела, когда касалась антенн домов. Если к нам пристанет еще одно облако - начнется гроза.
- Хочешь я расскажу тебе о коалах? - сказал я, перемещая челку с левого глаза на правый. - У них есть папиллярный узор, а это значит, что коалы могут оставлять отпечатки пальцев, точь в точь как люди.
Она засмеялась.
- Я не хочу о коалах. Расскажи мне про серба Павича.
Мне хотелось говорить о млекопитающих или о палочниках, но никак ни о сербе Павиче. Но, кажется, к нашему облаку приближалась еще одно облачко, а это, как я уже говорил, означало грозу.
Павич, - говорил я, - своей печатной машинкой рисует картины из осколков людских снов. Ты наверное слышала о смешном человечке Оле Лукойе? Так вот, серб Павич и есть тот самый человечек. Иногда он приходит к взрослым людям, и вместо того, чтобы усыплять их, ворует сны. Как он это делает? Он ходит по домам с большим сербским мешком, затем крадется к ничего не подозревающим взрослым со спины и легким движением надевает сербский мешок им на голову. В мешке прячутся дивные истории, наполненные страстью, любовью и смертью. Люди, с мешками на голове, несознательно меняют свои сны на истории серба Павича. Серб Павич, насобирав достаточное количество снов за ночь, в своей каморке вытряхивает их на большой круглый стол и лепит, как из пластилина, новые дивные истории, которые снова будет менять на сны. Стол серба Павича захламлен картами таро и осколками непригодившихся сновидений. Иногда, когда работы нет и все дети давно спят, Павич Оле Лукойе собирает непригодившиеся и наматывает на ленту своей печатной машинки. Затем долго стучит по клавишам своими короткими пухленькими пальчики, выбивая буквами картину. Картины эти больше похожи на то чувство, когда ты лежишь в кровати и не знаешь, уснул или еще бодрствуешь, но тут с мозгу проскальзывает какая-то мысль и ты просыпаешься. Вот на что похожи картины Павича. Потом, нарисовав достаточное количество картин, серб Павич берет длинную иголку, сделанную из усов кита, и нитки, сделанные из фантазий радуги, и сшивает свои картины. Сшивает плотно, чтобы ни один листочек не потерялся. Ведь листочки у него тоже не простые, они сделаны из листьев дерева Иггдрасиль, которое растет под его периной. После этого, он вызывает крылатых золотых рыб, чтобы те отнесли сшитые картины к его другу. Этот друг посмотрит картины серба Павича, улыбнется, почешет взъерошенную бороду и положит листочки с особую машину, которая размножит их. Затем много-много сшитых произведений Оле Лукойе разнесут по всему свету специально обученные гиены. Но это не те гиены, которые пожирают кости зверей, а другие, которые пишут поэмы на длинных свитках, приготовленных из девичьих слез. Вот я и рассказал, как пишет книги серб Павич.
Пока я говорил, улыбка не сходила с её губ, похожих на лунный свет, в момент когда ночное светило кажется самым большим, потому что находится близко-близко к горизонту.
Она обняла меня и нежно сказала:
- Расскажи про Κωνσταντινούπολις.
- Это место, где я в последний раз полюблю тебя, - ответил я.
- Но он же пал еще в 1453 году, - в её глазах, слепящих меня, виднелось недоверие.
- Вот и я о том же.
Началась гроза.