Рецензия на роман Марии Барыковой «Испытание именьем»
Роман Марии Барыковой «Испытание именьем» – произведение во многом уникальное. Он выпестовался из классических образцов великой русской литературы XIX века, был выношен в мучительных исканиях русской души XX века, и, наконец, был создан в самом начале еще непонятно что несущего нам XXI века. Вся эта история внутреннего роста позволила ему облечься в хороший литературный русский язык, проникнуться искренней русской болью и выплеснуться неумирающей русской надеждой.
«Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de châle давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она встала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел, и они уже любовались ею». Так удивлялся, глядя на танцующую Наташу Николай Ростов. Так же можно и стоит удивляться и читая роман «Испытание именьем».
Внешнее, правда, противоположно, но суть одна. Здесь бы как раз гувернантку-француженку, свору породистых собак, «коня бы вам, да чтоб у морды пена»… Но именно ничего этого у Марии Барыковой не было. Не было, впрочем, и народа. А была советская действительность, неумолимо, казалось бы, стирающая даже память, – не то что ощущение! – о корнях, о прошлом, о духе.
Вытесняется ненужная мягкая речь, не передаются рассказы, замалчиваются дела, вымарываются лица, прячутся детали. Наташа, по услышанному говору служанки, по долетевшей из девичьей песне, бессознательно проникалась умением понять и выразить «все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке». Так и Барыкова – по отголоскам никогда незнаемого прошедшего, звучавшим в семейных побасенках, по подслушанным нечаянно трогательным воспоминаниям, отказаться от которых невозможно даже под молотами большевистских демонов, по Бог знает как дождавшимся её безделушкам впитывала, навсегда запоминая, еще смутные, но верные образы «оттуда», «из бывшего».
Это начало. Детство. Без которого не смогло бы развиться острое ощущение, проживание безвозвратно ушедшего, не смогло бы вырасти умение его выразить. То самое детство, которое так важно пронести в себе всю жизнь. То самое «золотое русское детство», – толстовское – аксаковское – набоковское, – без борзых и шелков, в серых кошмарных чулках, но позолоченное-таки этими безделушками и воспоминаниями, связавшее ими советскую девочку с тысячами когда-то живших на знакомых ей улицах и незнакомых равнинах детей в матросских костюмчиках и кружевных платьицах, – без которого не понять и не выразить повзрослевших, исковерканных войнами и крушениями, как внешними, так и внутренними, мальчиков.
Потом, уже сознательно, полюбив, сохранив и приумножив обрывочные предания, повзрослевшая советская девочка вглядывалась в старые фотографии, вчитывалась в пожелтевшие письма, вслушивалась в речи стариков, которые помнили. И это помнимое другими стало доступно проживанию, ясному и верному ощущению. И из этого знания родных и чужих, людей и собак, домов и вещей начала XX века, из этой, а не из нынешней, временной точки можно было шагнуть еще дальше – к татарским кострам и звенящим кольчугами войскам. Шагнуть так, как шагали тогда – по-бунински, словно не понаслышке зная и сухой ковыль, и пыльный шлях (не Игорев, но все же более близкий к нему, чем к взрытым танками дорогам двадцатого века).
Так, – и о древнем, и о недавнем, увядающем, – могли писать и писали эмигранты первой волны, почти незапятнанной, неискаженной, сохранившие живую память о горевших усадьбах и холодных глазах чекистов так же, как о золотом детстве и о том, как бывали они убаюканы «шагом конным» и как пел ветер в стволах на одиноких охотах.
Вокзалы современного Петербурга, элекрички и поезда, неведомые тем, уехавшим, не разрушают цельности ощущения прошедшего, написанного изнутри. Только, пожалуй, дерзость внучки в дедушкиной форме в столкновениях с ненавистными отступниками выдаёт её происхождение из другого времени и писание не из эмиграции. Дерзость одновременно со знанием о безнаказанности победителей и о неотнятой победе побежденных.
И еще есть у этого романа одно неоспоримое достоинство. Сохраняя глубинную внутренню связь с высокими образцами классической русской литературы, он впитал в себя и соки культуры мировой. Проза Марии Барыковой несет в себе совершенно новую для нашей литературы форму искусства, которую, используя уже существующие определения стилей, можно было бы обозначить как экспрессионизм и импрессионизм в одно и то же время. Это экспримпрессионизм, бурно выплёскивающий в лицо читателя интимную тонкость переживаний.
Чего только не пытались сотворить с литературной формой писатели-виртуозы в конце XX века! Они и опустошали её, и заменяли концептом, и превращали в гипертекстуальное пространство… А текст Барыковой удивительным образом просто живет в настоящем, хотя и дышит прошлым. «И жизнь, и слезы, и любовь…» На наших глазах происходит настоящая поэтизация жизни. Это можно назвать и экзальтацией, но зафиксированная пером на бумаге экзальтация – это так же своего рода новшество, какового, пожалуй, еще никому не удавалось достигнуть.
«Испытание именьем» – это и испытание, и исповедь. И в этом смысле роман можно отнести к жанру психологической прозы. Это фантасмагория, в которой органично переплетаются судьбы предков героини – столбовых дворян – и её нынешняя жизнь. Она и мистически, и реально не может существовать в отрыве от прошлого. Болезненные вопросы дворянских ошибок, судьба русских имений, проблема личной ответственности перед историей и перед родиной сочетаются здесь с утонченной интригой, в которую вовлечена душа человека, стремящегося к истине.
Как бы мы ни декларировали любовь к интеллектуальному повествованию, большинство из нас продолжает все же ценить в литературном произведении прежде всего историю. Проще говоря, нужно, чтобы были люди, с которыми происходит нечто – загадочное или незамысловатое, чудесное или обыкновенное, – главное, чтобы персонажи (а с ними – и мы сами) в процессе этих событий менялись, становились другими, понимали о себе что-то новое. Роман Марии Барыковой попадает и в категорию подобных историй. На сравнительно небольшом пространстве двухсот с лишним страниц героиня успевает пройти тернистый путь сомнений и исканий, приоткрывающий ей нечто новое и в себе самой, и в своем окружении, и в прошлом.
Эта книга и о нелегкой нашей истории, и о нас как некогда проживавших в России, так и живущих ныне. Главное достоинство романа в том, что на фоне великой любви к отечеству в нем отчетливо запечатлено то болезненное ощущение единства настоящего и прошлого нашей родины, без которого и невозможна подлинная судьба человека.
Наше время – и с новой силой – обязывает осознавать неизменную роль литературы в качестве не одного лишь – в ряду прочих – вида искусства, не только одного из способов так называемого духовного производства. И не надо говорить о чудовищности и пагубности всячески внедряемого сейчас мнения, что время литературы и вообще-то уходит или даже ушло. Есть деградация общества или то, что открывает путь такой деградации, путь к обесчеловечиванию, окончательному одичанию и озверению. К сожалению, этот путь сегодня уже чётко обозначился.
И на этом пути должна поставить свой заслон литература. Не только классическая, но и современная. И даже современная еще в большей степени, ибо через современную литературу гораздо быстрее и точнее открывается и классическая. Есть древняя истина – лучше понять старых мастеров помогает знакомство с новыми. Понять и научиться видеть происходящее. Обо всем этом, как всегда просто и всеобъемлюще, сказал в ставшей афоризмом фразе Пушкин: «Чтение – вот лучшее учение». Лучшее! Ничего лучшего человечество пока не придумало. Никакие технические средства не отменят ведущей роли слова. Наоборот. Перед их лицом такая роль должна возрасти.
Литература переживает сегодня, возможно, как отражение общекризисного состояния общества, определенный кризис; впрочем, когда – хотя и по-разному – она его не переживала? Более частным порядком это выглядит сейчас как борьба за сохранение русского языка, русского слова. Как объединяющее пространство, колоссальное и разнообразное, географически, исторически, этнически – оно вопиет о защите.
Понимание русского слова, и самого русского языка, который, как и ощущение его единства со всей культурой общества в обширном смысле, возможно лишь через литературу художественную, в которой только и живёт всякое слово своей полной и насыщенной жизнью. То есть, возрождение культуры, а с ней и духовности всякого человека, возможно лишь с русской классической литературой, общепризнанной в качестве одного из высших достижений человечества. Только она может обеспечить русскому слову и русскому языку конкурентоспособное место в общекультурном пространстве страны и всего мира.
Именно всего мира, потому что целостное восприятие бытия формируется одним из самых великих явлений мирового искусства – классической литературой. И на такую литературу сейчас идёт упорное и целенаправленное наступление.
Поэтому неотложной задачей всякого культурного человека ныне в России является всемерное поддержание русской художественной литературы, только ещё начинающей нащупывать свой новый путь в замысловатом лабиринте современности. Исходя из всего этого, вне всяких сомнений, издать роман Марии Барыковой «Испытание именьем» просто необходимо. Необходимо еще и для того, чтобы это стало испытанием для наших читателей и писателей и, быть может, исторгло на свет новую исповедь. Только так и можно построить великое здание большой новой русской литературы – складывая его поначалу из малых кирпичиков.
А роман Барыковой вполне в состоянии исторгнуть новую исповедь, вызвать отклик, эхо живой души. В нем монолог автора является в то же время монологом персонажа, ни на йоту не отступающего в пространство остранения, благодаря чему читатель освобождается от каталогизирования. Любые попытки дать оценку сюжетным перипетиям и характерным чертам персонажа обречены на провал. С персонажами Барыковой можно лишь пройти путь.
Проза Марии Барыковой не терпит прошедшего времени и воспоминаний. Нужно жить в ней. Это единственное, чего она по-настоящему жаждет. И это главное, что должна предлагать настоящая литература читателю.
Рецензия на роман Марии Барыковой «Испытание именьем»
Роман Марии Барыковой «Испытание именьем» – произведение во многом уникальное. Он выпестовался из классических образцов великой русской литературы XIX века, был выношен в мучительных исканиях русской души XX века, и, наконец, был создан в самом начале еще непонятно что несущего нам XXI века. Вся эта история внутреннего роста позволила ему облечься в хороший литературный русский язык, проникнуться искренней русской болью и выплеснуться неумирающей русской надеждой.
«Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de châle давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она встала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел, и они уже любовались ею». Так удивлялся, глядя на танцующую Наташу Николай Ростов. Так же можно и стоит удивляться и читая роман «Испытание именьем».
Внешнее, правда, противоположно, но суть одна. Здесь бы как раз гувернантку-француженку, свору породистых собак, «коня бы вам, да чтоб у морды пена»… Но именно ничего этого у Марии Барыковой не было. Не было, впрочем, и народа. А была советская действительность, неумолимо, казалось бы, стирающая даже память, – не то что ощущение! – о корнях, о прошлом, о духе.
Вытесняется ненужная мягкая речь, не передаются рассказы, замалчиваются дела, вымарываются лица, прячутся детали. Наташа, по услышанному говору служанки, по долетевшей из девичьей песне, бессознательно проникалась умением понять и выразить «все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке». Так и Барыкова – по отголоскам никогда незнаемого прошедшего, звучавшим в семейных побасенках, по подслушанным нечаянно трогательным воспоминаниям, отказаться от которых невозможно даже под молотами большевистских демонов, по Бог знает как дождавшимся её безделушкам впитывала, навсегда запоминая, еще смутные, но верные образы «оттуда», «из бывшего».
Это начало. Детство. Без которого не смогло бы развиться острое ощущение, проживание безвозвратно ушедшего, не смогло бы вырасти умение его выразить. То самое детство, которое так важно пронести в себе всю жизнь. То самое «золотое русское детство», – толстовское – аксаковское – набоковское, – без борзых и шелков, в серых кошмарных чулках, но позолоченное-таки этими безделушками и воспоминаниями, связавшее ими советскую девочку с тысячами когда-то живших на знакомых ей улицах и незнакомых равнинах детей в матросских костюмчиках и кружевных платьицах, – без которого не понять и не выразить повзрослевших, исковерканных войнами и крушениями, как внешними, так и внутренними, мальчиков.
Потом, уже сознательно, полюбив, сохранив и приумножив обрывочные предания, повзрослевшая советская девочка вглядывалась в старые фотографии, вчитывалась в пожелтевшие письма, вслушивалась в речи стариков, которые помнили. И это помнимое другими стало доступно проживанию, ясному и верному ощущению. И из этого знания родных и чужих, людей и собак, домов и вещей начала XX века, из этой, а не из нынешней, временной точки можно было шагнуть еще дальше – к татарским кострам и звенящим кольчугами войскам. Шагнуть так, как шагали тогда – по-бунински, словно не понаслышке зная и сухой ковыль, и пыльный шлях (не Игорев, но все же более близкий к нему, чем к взрытым танками дорогам двадцатого века).
Так, – и о древнем, и о недавнем, увядающем, – могли писать и писали эмигранты первой волны, почти незапятнанной, неискаженной, сохранившие живую память о горевших усадьбах и холодных глазах чекистов так же, как о золотом детстве и о том, как бывали они убаюканы «шагом конным» и как пел ветер в стволах на одиноких охотах.
Вокзалы современного Петербурга, элекрички и поезда, неведомые тем, уехавшим, не разрушают цельности ощущения прошедшего, написанного изнутри. Только, пожалуй, дерзость внучки в дедушкиной форме в столкновениях с ненавистными отступниками выдаёт её происхождение из другого времени и писание не из эмиграции. Дерзость одновременно со знанием о безнаказанности победителей и о неотнятой победе побежденных.
И еще есть у этого романа одно неоспоримое достоинство. Сохраняя глубинную внутренню связь с высокими образцами классической русской литературы, он впитал в себя и соки культуры мировой. Проза Марии Барыковой несет в себе совершенно новую для нашей литературы форму искусства, которую, используя уже существующие определения стилей, можно было бы обозначить как экспрессионизм и импрессионизм в одно и то же время. Это экспримпрессионизм, бурно выплёскивающий в лицо читателя интимную тонкость переживаний.
Чего только не пытались сотворить с литературной формой писатели-виртуозы в конце XX века! Они и опустошали её, и заменяли концептом, и превращали в гипертекстуальное пространство… А текст Барыковой удивительным образом просто живет в настоящем, хотя и дышит прошлым. «И жизнь, и слезы, и любовь…» На наших глазах происходит настоящая поэтизация жизни. Это можно назвать и экзальтацией, но зафиксированная пером на бумаге экзальтация – это так же своего рода новшество, какового, пожалуй, еще никому не удавалось достигнуть.
«Испытание именьем» – это и испытание, и исповедь. И в этом смысле роман можно отнести к жанру психологической прозы. Это фантасмагория, в которой органично переплетаются судьбы предков героини – столбовых дворян – и её нынешняя жизнь. Она и мистически, и реально не может существовать в отрыве от прошлого. Болезненные вопросы дворянских ошибок, судьба русских имений, проблема личной ответственности перед историей и перед родиной сочетаются здесь с утонченной интригой, в которую вовлечена душа человека, стремящегося к истине.
Как бы мы ни декларировали любовь к интеллектуальному повествованию, большинство из нас продолжает все же ценить в литературном произведении прежде всего историю. Проще говоря, нужно, чтобы были люди, с которыми происходит нечто – загадочное или незамысловатое, чудесное или обыкновенное, – главное, чтобы персонажи (а с ними – и мы сами) в процессе этих событий менялись, становились другими, понимали о себе что-то новое. Роман Марии Барыковой попадает и в категорию подобных историй. На сравнительно небольшом пространстве двухсот с лишним страниц героиня успевает пройти тернистый путь сомнений и исканий, приоткрывающий ей нечто новое и в себе самой, и в своем окружении, и в прошлом.
Эта книга и о нелегкой нашей истории, и о нас как некогда проживавших в России, так и живущих ныне. Главное достоинство романа в том, что на фоне великой любви к отечеству в нем отчетливо запечатлено то болезненное ощущение единства настоящего и прошлого нашей родины, без которого и невозможна подлинная судьба человека.
Наше время – и с новой силой – обязывает осознавать неизменную роль литературы в качестве не одного лишь – в ряду прочих – вида искусства, не только одного из способов так называемого духовного производства. И не надо говорить о чудовищности и пагубности всячески внедряемого сейчас мнения, что время литературы и вообще-то уходит или даже ушло. Есть деградация общества или то, что открывает путь такой деградации, путь к обесчеловечиванию, окончательному одичанию и озверению. К сожалению, этот путь сегодня уже чётко обозначился.
И на этом пути должна поставить свой заслон литература. Не только классическая, но и современная. И даже современная еще в большей степени, ибо через современную литературу гораздо быстрее и точнее открывается и классическая. Есть древняя истина – лучше понять старых мастеров помогает знакомство с новыми. Понять и научиться видеть происходящее. Обо всем этом, как всегда просто и всеобъемлюще, сказал в ставшей афоризмом фразе Пушкин: «Чтение – вот лучшее учение». Лучшее! Ничего лучшего человечество пока не придумало. Никакие технические средства не отменят ведущей роли слова. Наоборот. Перед их лицом такая роль должна возрасти.
Литература переживает сегодня, возможно, как отражение общекризисного состояния общества, определенный кризис; впрочем, когда – хотя и по-разному – она его не переживала? Более частным порядком это выглядит сейчас как борьба за сохранение русского языка, русского слова. Как объединяющее пространство, колоссальное и разнообразное, географически, исторически, этнически – оно вопиет о защите.
Понимание русского слова, и самого русского языка, который, как и ощущение его единства со всей культурой общества в обширном смысле, возможно лишь через литературу художественную, в которой только и живёт всякое слово своей полной и насыщенной жизнью. То есть, возрождение культуры, а с ней и духовности всякого человека, возможно лишь с русской классической литературой, общепризнанной в качестве одного из высших достижений человечества. Только она может обеспечить русскому слову и русскому языку конкурентоспособное место в общекультурном пространстве страны и всего мира.
Именно всего мира, потому что целостное восприятие бытия формируется одним из самых великих явлений мирового искусства – классической литературой. И на такую литературу сейчас идёт упорное и целенаправленное наступление.
Поэтому неотложной задачей всякого культурного человека ныне в России является всемерное поддержание русской художественной литературы, только ещё начинающей нащупывать свой новый путь в замысловатом лабиринте современности. Исходя из всего этого, вне всяких сомнений, издать роман Марии Барыковой «Испытание именьем» просто необходимо. Необходимо еще и для того, чтобы это стало испытанием для наших читателей и писателей и, быть может, исторгло на свет новую исповедь. Только так и можно построить великое здание большой новой русской литературы – складывая его поначалу из малых кирпичиков.
А роман Барыковой вполне в состоянии исторгнуть новую исповедь, вызвать отклик, эхо живой души. В нем монолог автора является в то же время монологом персонажа, ни на йоту не отступающего в пространство остранения, благодаря чему читатель освобождается от каталогизирования. Любые попытки дать оценку сюжетным перипетиям и характерным чертам персонажа обречены на провал. С персонажами Барыковой можно лишь пройти путь.
Проза Марии Барыковой не терпит прошедшего времени и воспоминаний. Нужно жить в ней. Это единственное, чего она по-настоящему жаждет. И это главное, что должна предлагать настоящая литература читателю.
Н.Н. Скатов, член-корреспондент АН РФ