Фазиль Искандер

Искандер построил 32 главы – горки, которые шмякнули меня носом в любимую бабушкину поговорку: любишь кататься, люби и саночки возить. Практически штурмом приходилось брать каждый отдельный рассказ. Туго, с боем продираться сквозь обширные предыстории, объяснения и ремарки. Свыкаться с историей, грубо говоря, въезжать во что и как, почти до середины главы ощущать дискомфорт и нежелание мучительного проникновения, не такого уж и сложного, но кропотливого вскарабкивания к сути, а потом, свыкнувшись, пообустроившись в искандеровском полотне, уже без затруднений катиться вниз, с облегчением думая - «Ах, вот оно что!».
Не то чтобы я люблю только по накатанной и без экстрима, но ведь в том-то и суть, что экстрима здесь как такового нет. Главы-горы «Сандро» - пологие, под палящим солнцем, и кажущиеся вечными, располагающие разве что к неторопливым прогулкам для лиц с ангельским терпением, поскольку задача войти в ритм этой прозы изводит и утомляет.

Напрягшись и одолев себя, начинаешь замечать манеру автора – сногсшибательную и неповторимую. Те мельчайшие неочевидные детали абхазского быта тщательно и ненавязчиво вырисовывают картинку непередаваемого колорита, чем вызывают культурный восторг. Искандер - мастак «верандовской атмосферы», когда волей-неволей начинаешь ощущать себя на летней террасе вечером, ленивым и подслушивающим соседские и родительские сплетни и пересуды. Вяло прислушиваясь к фактам из жизни сто лет никому ненужных людей, втягиваешься, размякаешь, поддаёшься общему настроению, и вследствие этого слушать становится всё занимательнее. И вот ты уже развесил уши, жадно внимая историям про чужие радости, нелепости, хитрости, горести. Но только-только ты вник, как автор перебивает тон, начинается новая история, и лезть в гору приходится снова.

Сердце и центр книги, самонадеянный абхазский почти что Мюнхгаузен - Сандро из Чегема, благородный, нелепый и мудрый одновременно, человек-противоречие вызвал у меня ничем не оправданное снисхождение, смешанное с презрением. Чувство юмора в некоторой мере присуще мне, но очень в некоторой. Смяться над житейской находчивостью местного дядьки-Ваньки у меня точно будет получаться со скрипом. А между тем, вроде как курьезный персонаж, хоть жив, ярок и колоритен, всё же жалок. Его непосредственность и безапелляционность, бытовая смекалка, иной раз граничащая с идиотизмом, на деле слегка приводят в недоумение и замешательство. Всё это было бы забавным у ребёнка, но не у видавшего виды мужика. Герой будто сбежал из народных сказок и таки уютно обустроился в чём-то более реалистичном, тем не менее, не утратив своих сказочных замашек. Что я прощу народному персонажу, вряд ли спущу литературному. Хотя признаю, прописать настолько самобытный образ в народном духе и стиле дано не каждому.

Мои первые книжки были советскими, поэтому я отношусь с уважением к достаточно умным, советским людям, которые умеют складывать слова в предложения, предложения в абзацы, абзацы в тексты и т.д. Вякнуть что-то скверное в адрес тех, кто писал в то в непростое время - ну как-то раньше даже язык не поворачивался. К литературе, той, что «для младшего/среднего/старшего школьного возраста» издательств «Радуга»/«Молодая гвардия»/«Просвещение»/«Радянська школа», я питаю чувства вплоть до многоразового перечитывания. «Сандро» обещал показаться мне такой же любопытной вещью, взглядом из той поры о той поре, чем-то с ностальгическим налётом и новой для меня культурой.
Но не срослось, не сложилось. Советская литература, конечно, обладает своим очарованием, тем более с таким вот экзотическим привкусом, но что-то не по душе мне так долго маяться.