Историческая фантастика

Композиция твиннинга

Честно говоря, в построении этого произведения разбираешься не сразу, и потому поначалу создаются ложные ожидания: вот альтернативная реальность Союза, вот НИИ – и сразу тянется шлейф вполне понятных ассоциаций, кажется, что готов горизонт читательского восприятия. Но сон научных сотрудников тревожат двойники, и вот уже роман обрастает эпистемологической проблематикой. Параллельные миры двух веков, двух систем сосуществуют, ими проникаешься, и вот уже именно этот диалогизм, вовлеченность героев в тайны сразу двух мирозданий, начинает работать на понимание композиции текста, а через нее – и на уровень постановки проблем.

По сути, ни одна сюжетная линия этого метаромана не обходится без аналога, все детали имеют своих двойников, свои отпечатки. Эту линию автор выдвигает на передний план, она формирует идею текста, через ее призмы мы видим сложный мир, «прозябший», как кажется, из зерен православной мистики.

В этом смысле мне показалось интересным сопоставление двух исторических экскурсов, имеющих самостоятельное значение. Двойники-государства, двойники – продукты альтернативного развития цивилизации, Иканоя и Держава Смеющегося бога. В сюжетном решении история о необычном средиземноморском народе – это утопия, а события Морской войны облечены в форму авантюрно-приключенческого исторического полотна. Интересно, что, подобно быту и устройству иканийцев, текст о них безгероичен: катанабуси – безличное воинство, могучее, но сюжетно лишенное индивидуальностей. Так писались все классические утопии, в которых героем выступал общественный строй. Показательно, что Мастер Ри выведен за скобки этой утопической картины, он – вне ее, у него своя судьба, которой нет.

Ацтеко-тольтекская империя тоже безлична, но ее рок носит имя «Глебуардус Авторитетнейший». К тому же, во многом противостояние Старого Света с Державой Смеющегося бога строится на диалоге дюка и его пленника Ицтлакоатля, а позднее – на кратчайшей, но такой важной сцене столкновения англиканца с Верховным жрецом. В этом сюжете есть размашистая экспозиция, кроящая политическую карту знакомого нам мира, есть смелые тактические решения, есть противостояние с заскорузлым и непонятливым командованием. Героизм Глебуардуса граничит с авантюрщиной, но победителей, как известно, не судят – хотя за последнее стоит благодарить лично Государя Императора.

Два экскурса, два общественных строя – идеальных каждый по-своему. Два намека на реальные страны нашей геополитической данности. Уже сосуществование хотя бы этих двух интересных отступлений, жанрово и сюжетно разномастных, наводит на мысль о таком явлении, которое получило название «бароккового романа». Нет, конечно, буквальных параллелей искать не приходится, но сам принцип практической бесконечности смыслов, наполнения текста реальной жизнью мира (и не одного, и не двух), движение героев к лучшему бытию – здесь прямо-таки напрашивается аналогия.

Двойничеством пронизаны многие события произведения, не только сюжетные линии и судьбы героев: Символист и Тать, Магистериум максимус и Измерители, даже мифологическое противостояние Атлантов и Гипербореев – порой начинаешь сомневаться, а не блуждаешь ли ты в саду расходящихся тропинок? Двойники перекликаются, как встарь часовые в тумане.

Герои пишут – научные исследования, драмы, сказки, и это погружает в их собственные необычные миры, потому что когда в первой же главе низвергаются законы бренного мира, невольно понимаешь, что дальнейший текст не предвещает ничего обыденного. Герои много говорят, намекая, что мы читаем роман идей. Герои приходят к Солнцу, намекая, что перед нами роман метафизический.

Хороший префикс – «мета-». Много можно уместить, ничего не объясняя, но ясно одно: «Двойники» ни проблемно, ни сюжетно, ни на уровне построения образов не укладываются в одно жанровое определение. Метароман-с, словом. Он очень требователен к своему читателю, местами колюч и неудобен, заставляет вчитываться в нюансы научных и философских поисков, но, тем не менее, лишен внутренних повторов, хотя бы и на уровне поэтики: все по-новому, все под иным углом, и даже любомудрые диалоги и монологи предстают всегда инако. Забавно: роман «Двойники» – и без повторов.

А еще рукописи не горят, подтверждает Ярослав Веров. Память материи, сами основы тленного мира можно обмануть, и пусть человека больше нет, как ни бывало, текст помнит. Наверное, стоит выбирать, как пишешь, даже когда пишешь просто о мальчике, просто о девочке. А вдруг материя возьмет и запомнит? Авквардно же получится, ей-богу.