Биографии и Мемуары

Книга Павла Басинского – добросовестное документальное исследование, которое стремится не столько ответить на затронутые в нём вопросы, сколько показать, насколько эти вопросы сложны. Для читателей «советской» школы, которым об уходе Толстого из Ясной Поляны обычно сообщалось в тезисах лапидарных, классово верных и подкреплённых образом «зеркала русской революции», сама эта сложность может стать открытием. И действительно, Басинский показал финальные годы жизни Толстого почти во все мыслимых ракурсах. Духовная философия здесь бьётся бортом о прагматичный быт, неоплаченные счета неуловимо превращаются в хронический психоз, литература перетекает в сапог, в котором Л.Н. прячет от С.А. свой самый-самый дневник, а несомненно добрыми намерениями всех без исключения действующих лиц вымощена железная дорога к Астапово.

Возможно, это самый сильный и важный урок книги, наглядный куда более, чем это прилично для произведения небанального: и Лев Николаевич, и Софья Андреевна, и их многочисленные дети, и ангельски-демонический Чертков, и отдалённый Победоносцев, и прочие персонажи, эпизодические и не вполне, у Басинского внятно и вполне осознанно описаны как исповедующие самые благие пути и этими путями настойчиво преобразующие мир в нечто лучшее, чем он был, есть и будет. (Единственным исключением в этом ряду «святых» выглядит лишь святой Иоанн Кронштадтский, отношение которого к Толстому очерчено выразительной, но малоприличной для памяти старца цитатой). Однако у каждого действующего лица понимание Пути строго своё, как и представление о жертвах, потребных для всеобщего счастья, и своя же степень готовности эти жертвы принести. Лев Николаевич, например, вполне осознанно готов обездолить жену и потомков, сделав права на публикацию своих произведений общественным достоянием, в то время как иных доходов у его многочисленной семьи фактически нет. Софья Андреевна, которая самозабвенно печётся о столь обременительном для идеалов Л.Н. семейном благополучии, вынуждена в этом мужу противодействовать. Чертков же, которого, кажется, ничто не может остановить в его крестовом походе за торжество их с Л.Н. общих идеалов, её противодействие всячески компенсирует, доводя ситуацию до полной неразрешимости. Остальные добавляют в это оливье свои ингредиенты – по мере способностей.

Басинский душевно понимает их всех, и этим пониманием делает исследуемый сюжет очень личным и для себя, и для читателя. Его книга – практически роман в цитатах. «Романность» спасает «Бегство из рая» от академического занудства, но временами начинет и раздражать – например, когда автор, приведя множество доводов чисто медицинского характера, внезапно отказывается ставить уже почти ясный читателю диагноз (ставить персонажам диагноз – это самое важное умение читателя) и с криком «да можно ли с такой меркой подходить к гению?!» условно-спасается падением занавеса и сменой декораций. Довлеющий над Басинским пиетет перед классиком, к счастью, сочетается с предельной добросовестностью – вроде бы, ни о чем важном не умолчено, ничто существенное не забыто. Пусть не все продазумевающиеся заключения сделаны явно, зато сложность и многомерность толстовской ситуации выявлена вполне. И прочитавший книгу специалист-психиатр вполне может досказать то, от чего Басинский так упорно уклоняется – если сочтёт, что история и автор дают ему для этого достаточный материал.

Лев Николаевич опытом всей жизни пришёл к пониманию , что духовные идеалы абсолютны, а земное существование компромиссно, оно требует снижения высоты идеалов хотя бы до уровня потолка. Потолок этот для него воплощала, что вполне закономерно, Софья Андреевна. Осознание сего обстоятельства ввергало Льва Николаевича в неимоверную скорбь. Софья Андреевна почти буквально мешала мужу взлететь не только духовно, но и физически. Сама она тоже вполне свою «потолочную» функцию осознавала, талантом супруга к полётам восхищалась и гордилась, но позволить ему улететь окончательно была категорически не готова. Чертков, тоже духовный аэронавт и практически эфирное тело, потолков не признавал в принципе, звал в небо абсолютно всех, особенно же мечтал увидеть свободно парящим своего собрата и учителя, без которого космос был для него пуст и уныл. Ради чего и помогал Толстому, в меру понимания ситуации, избавиться от сдержек и противовесов. Если вам даны крылья, наставник, зачем вам ноги? Вот пила, долой их.

Это, конечно, непростительное упрощенчество. Но именно так материальное воплощение снижает духовный запрос: близкими жертвовать ради своей духовной свободы немыслимо, жертвовать можно только собой; но и этим вы причиняете вред любимым людям, что делает вашу жертву по большому счёту неприемлемой.

Евангельская история универсальна, её эпизоды есть и в сюжете ухода Толстого: находится и противодействие фарисеев, и бестолковые апостолы, и тридцать серебреников, и поцелуй Иуды, и пилатово омовение рук, и отречение Петра… Но снижение высокой легенды к реальности немыслимо, и Лев Николаевич не мог этого не чувстововать и не понимать. А это означало, что его идеальные устремления в реальности не могут воплотиться. Никак.

И его бегство из Ясной Поляны ни в коей мере не было крестным путём. Его выгнала из дома растерянность старого человека, трагически потерявшегося в расколе его духовной и материальной сущности. Боль мудреца, который этот раскол осознаёт, но не может и не хочет с ним смириться.