Зарубежная драматургия

Нашему читателю, конечно, будет оч. неожиданно узнать (после всего того, что -- торжественно и пафосно -- вдалбливали в школе, а потом и в университете!), что Прометей, по греческим мифам, вовсе не был героем-прогрессором. Скорее, это трикстер -- типа скандинавского Локи. Надул Зевса, подсунув ему внутренности жертвенных животных под видом «вкуснейших кусков»; украл огонь, но не для того, чтобы помочь людям -- он куда больше заботился о сатирах и титанах. В общем, что он, что его враги Олимпийцы -- все друг друга стоят. Мелочь пузатая, слишком много о себе думающая...

Но -- давайте начистоту -- кому какое дело, что там было в мифе? Миф придумали давно; на заре античности, когда греки еще были не такой уж могучей цивилизацией и не влияли на мировую культуру. Нам же важно, что в классической трагедии Прометей предстает совсем другим. Он -- провидец, знающий, какая судьба его ждет:

«муки терпеть

Врагу от врага -- совсем не позор.

Змеей расщепленной молния пусть

Метнется на грудь мне, пусть воздух дрожит

От грома, от бешенства бури, пускай

Земля содрогнется до самых глубин,

До самых корней под ветром тугим!

Пусть море, бушуя, взъярит валы

И хлынет на тропы небесных звезд,

Пускай в преисподнюю, в Тартар пусть

Во мрак непроглядный тело мое

Безжалостным вихрем швырнет судьба --

Убить меня все же не смогут!»

Зная, кто в будущем лишит Зевса власти, старик-титан отказывается сообщить это Гермесу (кстати, Гермес изображен в трагедии не просто лощеным выскочкой -- это-то ладно, многие представляют его именно так. Он показан откровенным идиотом -- напр., не понимает, почему Океаниды согласны страдать вместе с Прометеем, если он им предложил убраться от греха подальше. Ну и, само собой, титана он тоже не понимает). Прометей -- это, как обычно у Эсхила, воплощение чистого мужества; бойцу афинской армии, сражавшемуся при Саламине, не понаслышке было знакомо, что такое честь, верность друзьям и бесстрашие.

«Ни хитрости, ни пытки нет, которыми

Меня склонить удастся к откровенности,

Пока с меня он мерзких не сорвет цепей.

Пускай он мечет огненные молнии,

Пусть белокрылым снегом сыплет, громы пусть

На Землю рушит, все перевернет вверх дном —

Ничем он не добьется, чтобы выдал я,

Кто тот, который у него отнимет власть.»

Потом, в «Прометее Освобожденном», герой все-таки сменит гнев на милость и, скрепя сердце, примирится с Зевсом. Но судя по тому, как он его характеризует, например, в глаза избавителю Гераклу («о ЗЛЕЙШЕГО отца мне сын любезнейший!»), мнения своего о царе богов не изменит. (Эсхил, конечно, был вполне себе религиозным человеком. По другим его трагедиям это оч. даже видно. Только «Прометей» -- о людях, не о богах; надо думать, в античных полисах того времени хватало таких вот господ -- мелочных, сластолюбивых и всеми силах цеплявшихся за власть).

Интересно также, что пьеса в какой-то мере предвосхитила «Черную книгу Арды» -- чудовища, вроде огнедышащего Тифона, показаны здесь невинными жертвами новых богов. В страданиях Ио, обесчещенной и превращенной в получеловека-полукорову, по Эсхилу, также виноват Зевс (хотя, если вникать собс-но в мифологический сюжет, он-то здесь сбоку припека: ведь заклятие наложила Гера. Но Прометей считает иначе: пусть царь богов даже и КОСВЕННО виноват -- все равно дочь Инаха пострадала из-за его сластолюбия!)

Благородные и самоотверженные Океаниды (а тж их отец), как это ни ужасно, на самом деле -- слабы. Они изо всех сил просят Прометея идти с олимпийцами на мировую (да, мы воспринимаем их как положительных персонажей -- но это только потому, что дихотомия «добро — зло» навязана нам с детства, еще со школы. У древнего грека таких понятий не было; чувствительные и энергичные нимфы, согласные разделить муки своего друга и наставника, вполне могли казаться тогдашнему зрителю теми еще сволочами). Кстати, вот еще одно док-во гениальности Эсхила -- однозначного деленья на «правых» и «неправых», кроме самого лишь ггероя, тут нет. Прометей трагически одинок -- и в этом высшая правда. Грубая, страшная -- зато жизненная.

Одним словом, как вы видите, для самого поэта миф о падшем титане был всего лишь поводом изобразить стойкого, несгибаемого человека. Идеал; моральный императив дтогдашней молодежи. А никак не пламенного революционера-богоборца (излюбленный штамп советской критики, породившей, в частности, такого уродливого кадавра, как поэму Андрея Малышко).

Ну, а если кому-н. обидно, что ходячий миф о «социальном» (или даже «соцреалистическом») значении эсхиловой трагедии -- неправда, могу в утешение сказать только: по-моему, «Прометей» и без этого прекрасен. Несс-па?

з.ы.: В свое время глубоко зацепил перевод Пиотровского; именно его я считаю лучшим. Апт тоже хорош (весьма), хоть и немного другой.

А вот вариант Соловьева и Нилендера -- не советую; у них получилась слишком мягкая, даже в какой-то мере «женственная» трактовка...